Как вы думаете, какое количество постановок одного режиссера может одновременно идти в киевских театрах и какое количество театров режиссер, соответственно, может “охватить” своим творчеством?
Так вот, абсолютный рекорд, оказывается, принадлежит сегодня актеру и режиссеру Игорю Славинскому: постановок – 13 (прописью: тринадцать!), театров – 6. Эти нешумные, несуетные спектакли (от “Синего автомобиля” Стельмаха в Молодом и “Писем любви” Герни в “Актере” до “Ю” Мухиной на выпускном курсе Рушковского в Театральном институте), вроде бы, лежат в стороне от “мейнстрима”. Но в них – крупный план, подлинная, редкостная по нынешним временам культура. И в каждом – некий “большой секрет для маленькой компании”, самозабвенная увлеченность общей, коллективной “придумкой”. В общем, Славинский “договорился” до целого кочевого мини-театра, который вместе с ним образуют актеры Ирина Калашникова и Сергей Мельник, а также концертмейстер Екатерина Тыжнова (“доросшая” на такой благодатной почве до нешуточных ролей), а также прочие периодически примыкающие к ним персонажи.
Начали они со спектакля “В Барабанном переулке” по стихотворениям Булата Окуджавы. В дальнейшем же прошли сложный и извилистый путь, создав цикл под условным названием “Кабаре “Хромая судьба”: “Серебряный век”, “Конец прекрасной эпохи” и “Парнас дыбом”. Последнее название – самая свежая премьера, которая идет (впрочем, как теперь и все предыдущие) на сцене театра “Сузiр’я”. Ключ ко всему этому поэтически-прозаически-песенному материалу общий – игровая ситуация, этюд, изобретаемый на более или менее четко “прописанной” сюжетной основе. В общем, «зримая песня», жанр полузабытый, но хрестоматийный и часто эффективный. “Парнас дыбом”, разыгранный по текстам советских литераторов 30-х гг., – пожалуй, самая чистая по атмосфере и самая выверенная по мысли работа из всего цикла. Ее полуофициальное название – “Сцены из жизни отдыхающих Дома творчества в стиле джазовой импровизации”. Джазуют и свингуют, то есть позируют, поют, пляшут, декламируют, цокают, шуршат, булькают, высвистывают, соперничают и подхватывают друг за другом все те же Славинский + Калашникова + Тыжнова + Мельник + студент-дипломник Саша Кочубей. В населенном их персонажами мифическом санатории (на ЮБК или ЧПК, как кому больше нравится) – набор разнообразных атрибутов времени. Чесучовые брюки и стеганая шелковая пижамная куртка. Кепка и панама. Подтяжки и беленькие носочки. Ожившая садово-парковая скульптура и гроздья поролоновых фруктов a la лепнина в духе “сталинского ампира”. Плакаты на стенах и массовик-затейник с аккордеоном, свистком и речевками-лозунгами (“То, что брали чужие рты, В свой рот не бери ты!” или “За нездоровую тягу к культуре!”). Режим дня: физзарядка, водные процедуры, ванны – термальные и солнечные, — прием пищи, культурный досуг, сон. Развлечения: воздухоплавание, гребля, хоровое пение, игра на бутылках, пикник и, естественно, ухаживания – вечером, под цокот цикад, крики котов и шелест прибоя. В общем – “все стало вокруг голубым и зеленым”. Спектакль кристально прост – и одновременно сложен для “считывания” зрителем. Это элитарное искусство, но вовсе не потому, что непонятное. Просто оно апеллирует к культурной и генетической памяти, к образованию, в конце концов – к ассоциациям, для которых должна быть почва. Если не семейно-историческая, то хотя бы зрительско-читательская. Здесь нужно несколько напрячься и добыть из-под наслоений последующих чувств и информации у кого что “припрятано”: “Зависть” Олеши, “Перекресток” Слепухина, гайдаровскую “Голубую чашку”, кинофильмы – комедии Александрова, “Сердца четырех”, “Вратаря” и прочая, и прочая, и прочая. Конечно, все это – лишь миф о времени. Но, с другой стороны, исчерпывать ту эпоху лишь ГУЛАГом тоже неправомерно: тем самым мы рискуем вовсе обесценить и принизить жизнь наших дедушек-бабушек, которые не только рефлектировали по поводу тоталитаризма, но и радовались, и плавали в море, и фотографировались в светлых платьях, и рожали наших пап-мам, в конце концов. Впрочем, и в спектакле “миф о 30-х” оказывается опрокинут. Порывом горькой исповедальности сметаются ироничные, саркастичные, лирические социальные маски (тут не звучит текст эрдмановского “Самоубийцы”, но под словами его героя: “Вот я стою перед вами, в массу разжалованный человек, и хочу говорить со своей революцией: что ты хочешь? Чего я не отдал тебе?” – мог бы подписаться каждый персонаж).
В финальной же песне “Моя Марусечка...” – и предчувствие “сороковых, роковых”, и поступь безжалостной машины, растоптавшей судьбы целых поколений. Мелодия постепенно превращается в марш и обрывается на высшей точке (в темноте и тишине крохотного зала в этот момент кто-то довольно громко всхлипнул...). Вот уж, воистину: “...А умирать все равно будем под музыку Дунаевского на стихи Лебедева-Кумача”.
И дальше расшифровывать не хочется. Просто – смотреть и слушать, вновь и вновь.
